Меню
Интервью с Евгением Ройзманом. 11.10.2011
15 октября 2011
5614
7
Dmitry-
Функционал
— Евгений, вот итог на сегодняшний день: вы и Михаил Прохоров изгнаны из российской политики, он вернулся к «Ё-мобилям», вы — в Екатеринбург бороться с наркотиками. Другие итоги у вашей совместной попытки заняться политикой есть?
— У Михаила появился азарт, он закусился, он увидел, что есть огромное количество сторонников по стране.
Думаю, вся история только начинается. Насколько я понимаю, он сейчас ищет возможность и форму новой работы.— Как вас позвал Прохоров, помните? Откуда он мог знать про такого политика Ройзмана, если сам раньше политикой не занимался?
— Мне позвонил Саша Любимов, говорит «встреться с Прохоровым». Ну встречусь, я ещё никуда не собирался тогда. Тогда как раз были события в Сагре (расследование нападения интернациональной бандитской группировки на поселок Сагра в Свердловской области, где Ройзман выступал общественным защитником местных жителей. — «Газета.Ru»), там было тяжело.
Звонит Прохоров, говорит «давай увидимся», я говорю «давай». Встретились. Он говорит: «Я вижу, что происходит в стране, мне не нравится всё, что происходит в стране, и я понимаю, как можно изменить, я понимаю, что время пришло что-то менять. Понимаю, что так долго не протянем». Он сказал, что в случае успеха я буду отвечать за формирование антинаркотической и антиалкогольной повестки на федеральном уровне.
Я говорю: «Хорошо, а если тебя пригласят в Кремль или правительство и скажут — выбирай?» Он сказал: «Значит, уйдём вместе».
— А как узнали, что «уходите вместе»?
— Конечно, не за сутки. Мы с ним знали, мы с ним советовались, потому что мне терять нечего, а у него ни фига себе, такая империя, столько народу работает, для него гораздо сложнее была ситуация.
— Не пробовали сами отойти в сторону, чтобы сохранить Прохорова?
— Я шел в открытую. Им предъявлять мне нечего. Могут, конечно, «ментевешников» зарядить, какое-нибудь говно мамонта раскопать 30-летней давности, но это не серьёзно, что говорить. Я не думал до какого-то момента, что они всерьез, но потом понял, что в Кремле закусились и не пустят. Мне было интересно, как Михаил себя поведёт. Я уже искал возможность как-то грамотно отойти, но мы с ним попали в такую ситуацию, она была известна всей стране: если бы я только отошёл, все бы сказали — ну всё, Прохоров сдал Ройзмана. Он бы себя как личность просто в этой ситуации похоронил. Он тоже это понимает.
— Вы думаете, Прохоров ни с кем не обсуждал, кого ему в список включать?
— Думаю, еще до разговора со мной он проговаривал с кем-то из двух первых лиц моё участие. И было получено добро, потому что все, кто тогда связывался по своим каналам с администрацией президента, говорили «да, добро получено, никто мешать не будет, всё нормально». Но в какой-то момент, видимо, мы начали много набирать. И там просто испугались. Разговоры начались издалека: губернатор, ещё кто-нибудь, звонки из правительства…
— Прохоров говорит, что Ройзман был только предлогом, чтобы закрыть весь проект. Вы предлог или между вами и кем-то в Кремле что-то более серьезное?
— Думаю, что не предлог. Михаил первый раз в такой ситуации, а я — второй. Они не могут меня пропустить. Слишком большая популярность — не у меня, а у фонда, у метода. Этой популярности и нашей неуправляемости для системы они боятся. И Прохоров проявил себя в этой ситуации очень по-мужски, он их тоже напугал тем, что не марионетка.
— Допустим, Прохоров мог не знать, что у вас конфликт с кем-то в Кремле, но вы-то знали. Почему записались в проект, почему решили, что сейчас пропустят?
— Прохоров знал всё, как он мог не знать.
А я не стремлюсь никуда, но понятно, что ресурс депутатский нам бы в работе многое добавил, мы бы скорость работы увеличили в разы.
Я, работая прежде в Думе, видел эту нишу, в которую реально можно зайти и продолжать работать, при этом не имея никакого отношения к «Единой России», потому что для меня это такое ощущение брезгливости. Я работал в открытую, работал четыре года в комитете по безопасности Госдумы, входил в комитет по Северному Кавказу. Я был единственным из депутатов Госдумы, который работал в комитете по борьбе с наркотиками правительства РФ. Все знают, что я не заработал ни копейки, я на своё депутатство потратил $2,5 млн.
— Это на что?
— Избрание — копейки. Есть повседневно куча вещей, которые ты не можешь решить за счёт ресурса — они решаются за счёт денег. Можно, конечно, ходить ныть, клянчить, а можно вытащить из кармана и дать свои, я вытаскивал и давал свои, во всяком случае, всё, что касалось детских домов, детских больниц. Просто мы работали на свои деньги. У меня через приёмную депутата прошли более 40 тысяч человек. У нас несколько тысяч результативных депутатских запросов.
«Не жалует псарь»
— Но конфликт начался именно в период вашего депутатства. Как это произошло?
— Конфликт начался с того, что я их не услышал. Началось это все, когда я поддержал Миронова (Сергей Миронов, глава «Справедливой России», в список которой перед выборами 2007 года попытался войти Ройзман. — «Газета.Ru»). Я тогда искал любую возможность не иметь ничего общего с «Единой Россией». Но Миронова я в свое время спросил, так же как и Прохорова, я ему говорю, если пригласят и скажут — выбирай: он говорит, что будет биться до последнего, пойдет туда, скажет, не бросит. Ну знаете, чем кончилось.
У меня к нему одна претензия: он не тот, за кого себя выдает, он никто, он маленький затюканный человечек.
Когда я его поддержал, у нас начали расти рейтинги в Екатеринбурге, в Свердловской области. Тут у «Единой России» на конец августа был 31%, у нас было 28% . И вот тут они забегали, Россель (Эдуард Россель, свердловский губернатор в тот период. — «Газета.Ru») начал бегать к Суркову (Владислав Сурков — замглавы администрации президента. — «Газета.Ru»), Володину (Вячеслав Володин, один из руководителей ЕР. — «Газета.Ru»). И все давай мне звонить через каждые пять минут, из администрации президента, из администрации губернатора.
— Кто и что говорил?
— Переговоры вел Косопкин (Александр Косопкин, до 2009 г. полпред президента в Госдуме, погиб в авикатастрофе на Алтае, участвуя в незаконной охоте с вертолета на занесенных в Красную книгу животных. — «Газета.Ru»). Он мне тогда говорит: «Женя, не принимай решений никаких». Я говорю: принято решение, а он говорит: «Женя, ты поторопился». Я отвечаю: «Но вы же ничего не предлагали, когда-то закон был, можно было избираться от одномандатных округов, я бы и избирался, но вы же отменили этот закон, сейчас нельзя, сейчас нужна партия, ну вот я и нашел себе партию какую то мало-мальскую». Он опять: «Женя, подожди». В итоге он звонит и говорит: «Зайди ко мне, есть предложение». Я вежливый человек — захожу.
У единороссов там генсовет, высший совет, высший политический совет, исполком, самый главный исполком, еще главнее исполком, хрен знает эту иерархию — я далекий от этого человек, в мире столько приятного, чем в их партийном говне копаться, — короче назвал какую-то иерархическую херню с придыханием, какой-то самый генеральный совет партии всероссийская единая россия в лице Шойгу, Лужкова и Грызлова делает тебе предложение. Предложение согласовано, мне поручено тебе озвучить. Нужно вступить в партию «Единая Россия», взамен тебе предлагается прохождение в Госдуму на 2007—2011 гг. Но для этого надо отказаться от Миронова. Я говорю, лестное предложение, но поздно, я слово дал.Он мне говорит: «Ты что, дурак, что ли?» Он говорит: ты что, не понимаешь, он тебя кинет. Я ему: ну кинет он меня, а так вы мне предлагаете его кинуть. Он на меня посмотрел вот так вот и говорит: «Жень, ты дурак, что ли? Ну все, извини, все переговоры закончились».
Ну и что? Они дернули Миронова за ухо. И Миронов сдулся. Настоящий конфликт произошел именно тогда.
— Евгений, вы верите в то, что Медведев или Путин сами не закрыли прохоровский проект?
— Может быть, это тот самый случай, когда жалует царь, но не жалует псарь. Мне звонит Никита Белых, говорит, что разговаривал с президентом. А тот, говорит, очень по-доброму отозвался о тебе, о фонде, сказал, что вот Ройзман борется с наркотиками, да, может быть, методы там, но других пока никто не придумал. Мне это было так приятно слышать от президента России. Пусть через вторые руки, но я это услышал.
Но потом я вижу, что какие-то решения принимаются именно Сурковым. Сначала он сидел на ушах у Путина, потом он сел на уши Медведеву. И степень влияния его на них очень высока. В Османской империи такое высокое влияние было только у евнуха.— Какой конфликт между Сурковым и Ройзманом?
— Я не хочу это понимать, я свободный человек, и что я буду какого-то Суркова разглядывать. Шоу долгоносиков, блин. Страна моя вечная, а все эти люди не вечные, они приходят и уходят, а мы остаемся. А все это давление, это все такая фигня. Знаешь, копною мышь не придавить.
— Будучи депутатом или позже виделись с Сурковым?
— Нет, я не стал встречаться с Сурковым, была возможность, но я не стал. Я не хочу, зачем мне, я буду лучше с приятными людьми встречаться. Наверное, оттого со мной счеты такие.
«У пожилых не взрывается»
— Были мысли создать партию еще до Прохорова? Возможно ли ее создать сейчас вообще?
— Невозможно создать. Здесь выстроена такая вертикаль власти, что она может рухнуть только разом. Партия у тех, у кого печать. Они владеют Минюстом, они хозяева суда, они хозяева телеграфов и мостов. Они не дадут вырасти никому вообще. От политики отсекли достойных и деятельных людей, огромное количество мужиков, кормильцев, способных создавать бизнес, создавать рабочие места, они сейчас отошли на обочину, просто стоят, смотрят, чем это все закончится.
— Можно ли в политику зайти у нас через активную общественную работу? Вот хотя бы через борьбу с наркотиками? Возможно ли помыслить ситуацию, когда Ройзмана-общественника просто нельзя будет не замечать в Москве?
— Я больше скажу, у нас миллионы сторонников по стране, и все больше молодежи. Мы уже показали всем, что умеем приводить молодых на избирательные участки, умеем приводить людей, которые раньше не голосовали.
— Как выглядит избиратель Ройзмана?
— Я был у истоков «Справедливой России». Шли униженные, оскорбленные и уставшие. А когда «Правое дело» — видимо, совершенно иной мессидж почувствовали: шли люди с большими бизнес-структурами, у них по 200, по 300, по 500 рабочих мест, люди, умеющие создавать бизнес, обеспеченные люди, которым есть что терять, люди которые платят налоги и хотят знать, как эти деньги расходуются.
— Радикализуются ли эти люди, видя, что их кандидаты не могут легально заниматься политикой?
— Я разговаривал с людьми каждый день после съезда «Единой России», когда один из дуплета входит в историю как человек, покарауливший стул. Партии говорят, сегодня у вас был лидер этот, а завтра будет этот, и они встают и устраивают бурные аплодисменты с кислыми рожами, и никто не сказал «э-э-э, подождите минуточку». Выглядит все это очень некрасиво, и людей очень многих это задело. Кто-то промолчит, кто-то скажет вслух, но затаили все.Люди — даже в «Единой России» — почувствовали себя обманутыми и оскорбленными. Во что это выльется — непонятно. Но это закон сохранения энергии, ничто никуда не исчезает бесследно.
— На улицу кто-нибудь выйдет?
— Большей радикализации не будет здесь никогда по одной причине: молодых мало, нет молодых. Вымираем по 700—800 тыс. в год. Если бы было перенаселение, было бы тесно от молодежи — могло бы взорваться как в арабских странах. А у пожилых не взрывается.
«Страна похожа на динозавра, которому откусили хвост полгода назад»
— Часто бывает, что люди уходят в общественную работу, пережив что-то. У вас что было?
ВИДЕОСмотреть видео
Интервью c Евгением Ройзманом (часть 2)— Я много думал об этом. Думаю, какой-то возрастной слом. Вот ты нормальный человек, вот у тебя родились дети, бизнес идёт, и вдруг ты понимаешь, что твоей энергии хватит на большее, чем бизнес, чем воспитание детей. Понимаешь, что у тебя есть запас по возрасту, есть какая-то личная мощность и ты видишь, что вокруг происходит.
— Почему именно наркотики?
— Когда мы начинали, здесь была наркокатастрофа. Парни 77-го, 78-го, 79-го, 80-го годов рождения не играли ни в футбол, ни в хоккей, ни на первенстве города, ни на первенстве области не из кого было набирать команду. Они все кололись или умерли. После перемен в школе из туалетов шприцы выгребали уборщицы в школах. Машину нельзя было в городе оставить: оставляешь на 5 минут — у тебя тут же разбили стекло, вытащили панельки от магнитофона, колонки вырвали и продали за дозу. Мы всё это увидели своими глазами и долго не думали, это было просто восстание.
— Был момент, когда общественная и политическая жизнь стала основной. Что почувствовали в ту минуту?
— Когда мы начинали, мы все были самодостаточными, у всех был бизнес, у всех был спорт, у всех были семьи, нам было каждому чем заняться. Но получилось, что мы оказались все востребованными, кто-то должен был это сделать.
— И на всю оставшуюся жизнь?
— Мне однажды один ваш коллега говорит: «А ты, что ещё не понял, что это навсегда?» Я говорю: «Нет! Какой навсегда, ты что? Сейчас мы немножко тут поборем, и я скорей обратно. Мне надо спортом, музеем заниматься».
Нет, говорит, это уже навсегда. Я очень боюсь, что он оказался прав. Есть ощущение, что этот рюкзак уже не сбросить.— Представим на секунду, что государственные органы, милиция, наркоконтроль, законодатели берутся за выполнение своих функций так, что наркоторговлю вокруг уничтожают не хуже вас. Вы и фонд уйдете в сторону?
— Да, я лично готов. В 50 метрах отсюда музей Невьянской иконы, очень много начатых исследований, огромный объём памятников, находящихся в реставрации, я очень легко отойду.
Но у нас есть одна функция, которую государство не сумеет на себя взять в ближайшие годы! У нас до 300 человек находятся на реабилитации.
— Объясните, почему, по-вашему, государство не может столь же эффективно бороться с наркотиками, как вы?
— Вся сила фонда в том, что мы каждый день на земле мониторим ситуацию, мы улавливаем малейшие изменения, можем прогнозировать, как ситуации с наркопотреблением будет развиваться, понимаем, где наибольшая опасность, понимаем, где и что нужно менять в законодательстве.
Самая же большая проблема органов — невероятная бюрократизация и аппарата правоохранительных органов, и всей оперативной работы. Ситуация меняется ежечасно, и, чтобы как-то противостоять, нужно моментально реагировать. А здесь страна похожа на динозавра, которому хвост откусили полгода назад и только сегодня до него дошло.«Я не побегу, это моя страна, я не побегу»
— Знаете ведь, что вас критики называют националистом…
— Это ярлык, который когда-то повесил на нас некий деятель по фамилии Брод, внеся нас в какой-то там список националистических организаций.
Мы практики, у нас каждый день ведётся список задержанных. И если у нас на первом месте по количеству задержанных с героином идут цыгане, на втором месте идут таджики, на третьем месте идут азербайджанцы… Мы знаем специфику каждого проявления этнопреступности в наркоторговле. И мы говорим об этом вслух, никто никогда не сумеет мне запретить говорить об этом вслух. А тем, чьи национальности стали уже нарицательными, стали для местного населения синонимами наркоторговцев, имеет смысл подумать, почему это так. И если ты не хочешь, чтобы тебя называли наркоторговцем, для начала наркотиками не торгуй.
— А где гарантия, что в ваши ряды не придут люди, для которых главное — бить инородцев?
— То, что я здесь, то, что Женя Малёнкин (вице-президент фонда «Город без наркотиков». — «Газета.Ru») здесь, и есть гарантия, что здесь такого не будет. Люди очень быстро видны становятся. Это на митингах людей не понять, а когда касается непосредственно ежедневной работы, то люди как на ладони.
— А есть ли гарантия, что, увидев успехи фонда в борьбе с наркотиками, ваши последователи в силу своих представлений о правоте не пойдут теми же методами бороться с другими язвами общества, не такими очевидными, как наркотики, — алкоголем, табаком, распущенностью нравов и прочее?
— Не буду пускаться в споры с теоретиками.
Итак, по алкоголю. У нас до полумиллиона смертей в год по причинам, связанным с употреблением алкоголя. Есть страны, которые сумели выйти из жесточайших ситуаций с алкопроблемами. В частности, Северная Европа. Что делать по алкоголю — понятно: очень жесткое ограничение мест продажи, жёсткое ограничение времени продажи, поднятие возрастного ценза покупателя (ну, в Америке до 21 года, считаю, что и русским вполне нормально будет с того же возраста), замещение на рынке тяжёлого алкоголя плюс антиалкогольная пропаганда на государственном уровне.
Понятно, что делать, но у нас мощнейшее алкогольное лобби. Или пусть кому-то наконец придёт в голову попытаться побороться с табачным лобби — а у нас самые дешёвые сигареты, и начинают курить очень рано, очень много курящих женщин — ну пусть же хоть кому-нибудь придёт в голову побороться!
А то они всё говорят: ну, фонд нормальный, но вот методы!
Ну давайте, расскажите мне про методы, какие наши методы расходятся с общечеловеческими ценностями?! Теоретикам практиков не понять.
У меня задача, мне её надо решить здесь и сейчас, потому что сюда матери по 30—40—50 человек в день приходили. Вот тут прямо плюхались на колени, рыдали: «Сын закалывается, дочь закалывается, ребёнок в свинью превратился, спасите, сделайте хоть что-нибудь!» Тут рядом со мной теоретиков что-то не было, это нам надо было решать. Решали вот так, и у нас же получалось. Ну так признайтесь хотя бы, что у нас получилось.— Понимаете, что после истории с Прохоровым, после того как власть на ближайшие годы законсервировалась, вас закроют, как только начнете шуметь больше обычного?
— Я четыре года не думал об этом вообще. Первые мысли появились после Сагры. Увидел, что в полпредстве начали совещания по нам собирать, начали собирать сотрудников отдела по экстремизму, и им велено было искать в наших действиях экстремизм. Нормально, да?! Банда карателей поехала село уничтожать, а в действиях фонда начали искать состав экстремизма! Вот тогда и возникла мысль, что да, действительно прессуют.
Но мы умеем работать в любых условиях.
— Это в каких? Если вам пропишут 282-ю статью, найдут экстремизм и национализм, закроют же в минуту…
— Ну что, ты хочешь спросить, что будет, если нас в подполье загонят? Дешево, наверное, будет сказать: «Волков бояться — в хате ср*ть». Ну загонят в подполье...
Если система начнёт работать против нас и загонять в подполье не только нас, а вообще всех, кто пытается сделать что-то для страны, то как только людей загоняют в подполье, им тем самым развязывают руки. Это ж тоже надо понимать. Я думаю, наверху не идиоты… Хотя в свете последних событий возникают некоторые сомнения...— В свете последних событий у части граждан, правда, в основном в Москве, появилось и другое сомнение: а не стоит ли эмигрировать. Вы думали об эмиграции когда-нибудь?
— Я, конечно, из своей страны никогда никуда не уеду. Причин этому я могу назвать много, но самая главная — очень простая мужская. Если я уеду из своей страны, это будет бегство и никогда я не сумею сам себе придумать оправдание. А все, что я делаю, как любой нормальный мужчина, это поиски причин для самоуважения. Я не могу позволить себе уехать из своей страны, потому что это будет потеря самоуважения.
— Бывает суровый выбор, мы видели примеры: тюрьма или выезд…
— Я не побегу, это моя страна, я не побегу. Знаешь, вот если я буду здесь последний оставаться, я не побегу, это для меня принципиально, встану под стрелой, ну его на фиг!
— Один ваш земляк обратил внимание на то, что между вами и Путиным много общего, как ни парадоксально. Харизматики, резкие в делах, высказываниях, методах. Может, и так. Не было никогда соблазна пойти за ним? Широкий народный фронт и все прочее…
— Не было, но мы будем идти рядом с властью до тех пор, пока нам будет по пути. Я всё равно не зайду в глухую оппозицию, если меня совсем уж под пули не загонят. Я буду контактировать с властью до тех пор, пока у руля не будут откровенные людоеды.
Я понимаю: у меня дети, у Путина дети, у остальных дети, все за своих детей переживают, все хотят, чтоб дети жили в безопасной счастливой стране.
Ведь борьба с наркотиками — одна из очень немногих тем, которая может консолидировать все силы. Я буду работать. Мне какая разница, кто у власти? Лишь бы делали своё дело. Как Михаил Веллер сказал: президент — это функция, и относиться к этой функции надо так, как она функционирует, а клясться в любви к президенту как к личности — это помесь раболепия и гомосексуализма.
— У Михаила появился азарт, он закусился, он увидел, что есть огромное количество сторонников по стране.
Думаю, вся история только начинается. Насколько я понимаю, он сейчас ищет возможность и форму новой работы.— Как вас позвал Прохоров, помните? Откуда он мог знать про такого политика Ройзмана, если сам раньше политикой не занимался?
— Мне позвонил Саша Любимов, говорит «встреться с Прохоровым». Ну встречусь, я ещё никуда не собирался тогда. Тогда как раз были события в Сагре (расследование нападения интернациональной бандитской группировки на поселок Сагра в Свердловской области, где Ройзман выступал общественным защитником местных жителей. — «Газета.Ru»), там было тяжело.
Звонит Прохоров, говорит «давай увидимся», я говорю «давай». Встретились. Он говорит: «Я вижу, что происходит в стране, мне не нравится всё, что происходит в стране, и я понимаю, как можно изменить, я понимаю, что время пришло что-то менять. Понимаю, что так долго не протянем». Он сказал, что в случае успеха я буду отвечать за формирование антинаркотической и антиалкогольной повестки на федеральном уровне.
Я говорю: «Хорошо, а если тебя пригласят в Кремль или правительство и скажут — выбирай?» Он сказал: «Значит, уйдём вместе».
— А как узнали, что «уходите вместе»?
— Конечно, не за сутки. Мы с ним знали, мы с ним советовались, потому что мне терять нечего, а у него ни фига себе, такая империя, столько народу работает, для него гораздо сложнее была ситуация.
— Не пробовали сами отойти в сторону, чтобы сохранить Прохорова?
— Я шел в открытую. Им предъявлять мне нечего. Могут, конечно, «ментевешников» зарядить, какое-нибудь говно мамонта раскопать 30-летней давности, но это не серьёзно, что говорить. Я не думал до какого-то момента, что они всерьез, но потом понял, что в Кремле закусились и не пустят. Мне было интересно, как Михаил себя поведёт. Я уже искал возможность как-то грамотно отойти, но мы с ним попали в такую ситуацию, она была известна всей стране: если бы я только отошёл, все бы сказали — ну всё, Прохоров сдал Ройзмана. Он бы себя как личность просто в этой ситуации похоронил. Он тоже это понимает.
— Вы думаете, Прохоров ни с кем не обсуждал, кого ему в список включать?
— Думаю, еще до разговора со мной он проговаривал с кем-то из двух первых лиц моё участие. И было получено добро, потому что все, кто тогда связывался по своим каналам с администрацией президента, говорили «да, добро получено, никто мешать не будет, всё нормально». Но в какой-то момент, видимо, мы начали много набирать. И там просто испугались. Разговоры начались издалека: губернатор, ещё кто-нибудь, звонки из правительства…
— Прохоров говорит, что Ройзман был только предлогом, чтобы закрыть весь проект. Вы предлог или между вами и кем-то в Кремле что-то более серьезное?
— Думаю, что не предлог. Михаил первый раз в такой ситуации, а я — второй. Они не могут меня пропустить. Слишком большая популярность — не у меня, а у фонда, у метода. Этой популярности и нашей неуправляемости для системы они боятся. И Прохоров проявил себя в этой ситуации очень по-мужски, он их тоже напугал тем, что не марионетка.
— Допустим, Прохоров мог не знать, что у вас конфликт с кем-то в Кремле, но вы-то знали. Почему записались в проект, почему решили, что сейчас пропустят?
— Прохоров знал всё, как он мог не знать.
А я не стремлюсь никуда, но понятно, что ресурс депутатский нам бы в работе многое добавил, мы бы скорость работы увеличили в разы.
Я, работая прежде в Думе, видел эту нишу, в которую реально можно зайти и продолжать работать, при этом не имея никакого отношения к «Единой России», потому что для меня это такое ощущение брезгливости. Я работал в открытую, работал четыре года в комитете по безопасности Госдумы, входил в комитет по Северному Кавказу. Я был единственным из депутатов Госдумы, который работал в комитете по борьбе с наркотиками правительства РФ. Все знают, что я не заработал ни копейки, я на своё депутатство потратил $2,5 млн.
— Это на что?
— Избрание — копейки. Есть повседневно куча вещей, которые ты не можешь решить за счёт ресурса — они решаются за счёт денег. Можно, конечно, ходить ныть, клянчить, а можно вытащить из кармана и дать свои, я вытаскивал и давал свои, во всяком случае, всё, что касалось детских домов, детских больниц. Просто мы работали на свои деньги. У меня через приёмную депутата прошли более 40 тысяч человек. У нас несколько тысяч результативных депутатских запросов.
«Не жалует псарь»
— Но конфликт начался именно в период вашего депутатства. Как это произошло?
— Конфликт начался с того, что я их не услышал. Началось это все, когда я поддержал Миронова (Сергей Миронов, глава «Справедливой России», в список которой перед выборами 2007 года попытался войти Ройзман. — «Газета.Ru»). Я тогда искал любую возможность не иметь ничего общего с «Единой Россией». Но Миронова я в свое время спросил, так же как и Прохорова, я ему говорю, если пригласят и скажут — выбирай: он говорит, что будет биться до последнего, пойдет туда, скажет, не бросит. Ну знаете, чем кончилось.
У меня к нему одна претензия: он не тот, за кого себя выдает, он никто, он маленький затюканный человечек.
Когда я его поддержал, у нас начали расти рейтинги в Екатеринбурге, в Свердловской области. Тут у «Единой России» на конец августа был 31%, у нас было 28% . И вот тут они забегали, Россель (Эдуард Россель, свердловский губернатор в тот период. — «Газета.Ru») начал бегать к Суркову (Владислав Сурков — замглавы администрации президента. — «Газета.Ru»), Володину (Вячеслав Володин, один из руководителей ЕР. — «Газета.Ru»). И все давай мне звонить через каждые пять минут, из администрации президента, из администрации губернатора.
— Кто и что говорил?
— Переговоры вел Косопкин (Александр Косопкин, до 2009 г. полпред президента в Госдуме, погиб в авикатастрофе на Алтае, участвуя в незаконной охоте с вертолета на занесенных в Красную книгу животных. — «Газета.Ru»). Он мне тогда говорит: «Женя, не принимай решений никаких». Я говорю: принято решение, а он говорит: «Женя, ты поторопился». Я отвечаю: «Но вы же ничего не предлагали, когда-то закон был, можно было избираться от одномандатных округов, я бы и избирался, но вы же отменили этот закон, сейчас нельзя, сейчас нужна партия, ну вот я и нашел себе партию какую то мало-мальскую». Он опять: «Женя, подожди». В итоге он звонит и говорит: «Зайди ко мне, есть предложение». Я вежливый человек — захожу.
У единороссов там генсовет, высший совет, высший политический совет, исполком, самый главный исполком, еще главнее исполком, хрен знает эту иерархию — я далекий от этого человек, в мире столько приятного, чем в их партийном говне копаться, — короче назвал какую-то иерархическую херню с придыханием, какой-то самый генеральный совет партии всероссийская единая россия в лице Шойгу, Лужкова и Грызлова делает тебе предложение. Предложение согласовано, мне поручено тебе озвучить. Нужно вступить в партию «Единая Россия», взамен тебе предлагается прохождение в Госдуму на 2007—2011 гг. Но для этого надо отказаться от Миронова. Я говорю, лестное предложение, но поздно, я слово дал.Он мне говорит: «Ты что, дурак, что ли?» Он говорит: ты что, не понимаешь, он тебя кинет. Я ему: ну кинет он меня, а так вы мне предлагаете его кинуть. Он на меня посмотрел вот так вот и говорит: «Жень, ты дурак, что ли? Ну все, извини, все переговоры закончились».
Ну и что? Они дернули Миронова за ухо. И Миронов сдулся. Настоящий конфликт произошел именно тогда.
— Евгений, вы верите в то, что Медведев или Путин сами не закрыли прохоровский проект?
— Может быть, это тот самый случай, когда жалует царь, но не жалует псарь. Мне звонит Никита Белых, говорит, что разговаривал с президентом. А тот, говорит, очень по-доброму отозвался о тебе, о фонде, сказал, что вот Ройзман борется с наркотиками, да, может быть, методы там, но других пока никто не придумал. Мне это было так приятно слышать от президента России. Пусть через вторые руки, но я это услышал.
Но потом я вижу, что какие-то решения принимаются именно Сурковым. Сначала он сидел на ушах у Путина, потом он сел на уши Медведеву. И степень влияния его на них очень высока. В Османской империи такое высокое влияние было только у евнуха.— Какой конфликт между Сурковым и Ройзманом?
— Я не хочу это понимать, я свободный человек, и что я буду какого-то Суркова разглядывать. Шоу долгоносиков, блин. Страна моя вечная, а все эти люди не вечные, они приходят и уходят, а мы остаемся. А все это давление, это все такая фигня. Знаешь, копною мышь не придавить.
— Будучи депутатом или позже виделись с Сурковым?
— Нет, я не стал встречаться с Сурковым, была возможность, но я не стал. Я не хочу, зачем мне, я буду лучше с приятными людьми встречаться. Наверное, оттого со мной счеты такие.
«У пожилых не взрывается»
— Были мысли создать партию еще до Прохорова? Возможно ли ее создать сейчас вообще?
— Невозможно создать. Здесь выстроена такая вертикаль власти, что она может рухнуть только разом. Партия у тех, у кого печать. Они владеют Минюстом, они хозяева суда, они хозяева телеграфов и мостов. Они не дадут вырасти никому вообще. От политики отсекли достойных и деятельных людей, огромное количество мужиков, кормильцев, способных создавать бизнес, создавать рабочие места, они сейчас отошли на обочину, просто стоят, смотрят, чем это все закончится.
— Можно ли в политику зайти у нас через активную общественную работу? Вот хотя бы через борьбу с наркотиками? Возможно ли помыслить ситуацию, когда Ройзмана-общественника просто нельзя будет не замечать в Москве?
— Я больше скажу, у нас миллионы сторонников по стране, и все больше молодежи. Мы уже показали всем, что умеем приводить молодых на избирательные участки, умеем приводить людей, которые раньше не голосовали.
— Как выглядит избиратель Ройзмана?
— Я был у истоков «Справедливой России». Шли униженные, оскорбленные и уставшие. А когда «Правое дело» — видимо, совершенно иной мессидж почувствовали: шли люди с большими бизнес-структурами, у них по 200, по 300, по 500 рабочих мест, люди, умеющие создавать бизнес, обеспеченные люди, которым есть что терять, люди которые платят налоги и хотят знать, как эти деньги расходуются.
— Радикализуются ли эти люди, видя, что их кандидаты не могут легально заниматься политикой?
— Я разговаривал с людьми каждый день после съезда «Единой России», когда один из дуплета входит в историю как человек, покарауливший стул. Партии говорят, сегодня у вас был лидер этот, а завтра будет этот, и они встают и устраивают бурные аплодисменты с кислыми рожами, и никто не сказал «э-э-э, подождите минуточку». Выглядит все это очень некрасиво, и людей очень многих это задело. Кто-то промолчит, кто-то скажет вслух, но затаили все.Люди — даже в «Единой России» — почувствовали себя обманутыми и оскорбленными. Во что это выльется — непонятно. Но это закон сохранения энергии, ничто никуда не исчезает бесследно.
— На улицу кто-нибудь выйдет?
— Большей радикализации не будет здесь никогда по одной причине: молодых мало, нет молодых. Вымираем по 700—800 тыс. в год. Если бы было перенаселение, было бы тесно от молодежи — могло бы взорваться как в арабских странах. А у пожилых не взрывается.
«Страна похожа на динозавра, которому откусили хвост полгода назад»
— Часто бывает, что люди уходят в общественную работу, пережив что-то. У вас что было?
ВИДЕОСмотреть видео
Интервью c Евгением Ройзманом (часть 2)— Я много думал об этом. Думаю, какой-то возрастной слом. Вот ты нормальный человек, вот у тебя родились дети, бизнес идёт, и вдруг ты понимаешь, что твоей энергии хватит на большее, чем бизнес, чем воспитание детей. Понимаешь, что у тебя есть запас по возрасту, есть какая-то личная мощность и ты видишь, что вокруг происходит.
— Почему именно наркотики?
— Когда мы начинали, здесь была наркокатастрофа. Парни 77-го, 78-го, 79-го, 80-го годов рождения не играли ни в футбол, ни в хоккей, ни на первенстве города, ни на первенстве области не из кого было набирать команду. Они все кололись или умерли. После перемен в школе из туалетов шприцы выгребали уборщицы в школах. Машину нельзя было в городе оставить: оставляешь на 5 минут — у тебя тут же разбили стекло, вытащили панельки от магнитофона, колонки вырвали и продали за дозу. Мы всё это увидели своими глазами и долго не думали, это было просто восстание.
— Был момент, когда общественная и политическая жизнь стала основной. Что почувствовали в ту минуту?
— Когда мы начинали, мы все были самодостаточными, у всех был бизнес, у всех был спорт, у всех были семьи, нам было каждому чем заняться. Но получилось, что мы оказались все востребованными, кто-то должен был это сделать.
— И на всю оставшуюся жизнь?
— Мне однажды один ваш коллега говорит: «А ты, что ещё не понял, что это навсегда?» Я говорю: «Нет! Какой навсегда, ты что? Сейчас мы немножко тут поборем, и я скорей обратно. Мне надо спортом, музеем заниматься».
Нет, говорит, это уже навсегда. Я очень боюсь, что он оказался прав. Есть ощущение, что этот рюкзак уже не сбросить.— Представим на секунду, что государственные органы, милиция, наркоконтроль, законодатели берутся за выполнение своих функций так, что наркоторговлю вокруг уничтожают не хуже вас. Вы и фонд уйдете в сторону?
— Да, я лично готов. В 50 метрах отсюда музей Невьянской иконы, очень много начатых исследований, огромный объём памятников, находящихся в реставрации, я очень легко отойду.
Но у нас есть одна функция, которую государство не сумеет на себя взять в ближайшие годы! У нас до 300 человек находятся на реабилитации.
— Объясните, почему, по-вашему, государство не может столь же эффективно бороться с наркотиками, как вы?
— Вся сила фонда в том, что мы каждый день на земле мониторим ситуацию, мы улавливаем малейшие изменения, можем прогнозировать, как ситуации с наркопотреблением будет развиваться, понимаем, где наибольшая опасность, понимаем, где и что нужно менять в законодательстве.
Самая же большая проблема органов — невероятная бюрократизация и аппарата правоохранительных органов, и всей оперативной работы. Ситуация меняется ежечасно, и, чтобы как-то противостоять, нужно моментально реагировать. А здесь страна похожа на динозавра, которому хвост откусили полгода назад и только сегодня до него дошло.«Я не побегу, это моя страна, я не побегу»
— Знаете ведь, что вас критики называют националистом…
— Это ярлык, который когда-то повесил на нас некий деятель по фамилии Брод, внеся нас в какой-то там список националистических организаций.
Мы практики, у нас каждый день ведётся список задержанных. И если у нас на первом месте по количеству задержанных с героином идут цыгане, на втором месте идут таджики, на третьем месте идут азербайджанцы… Мы знаем специфику каждого проявления этнопреступности в наркоторговле. И мы говорим об этом вслух, никто никогда не сумеет мне запретить говорить об этом вслух. А тем, чьи национальности стали уже нарицательными, стали для местного населения синонимами наркоторговцев, имеет смысл подумать, почему это так. И если ты не хочешь, чтобы тебя называли наркоторговцем, для начала наркотиками не торгуй.
— А где гарантия, что в ваши ряды не придут люди, для которых главное — бить инородцев?
— То, что я здесь, то, что Женя Малёнкин (вице-президент фонда «Город без наркотиков». — «Газета.Ru») здесь, и есть гарантия, что здесь такого не будет. Люди очень быстро видны становятся. Это на митингах людей не понять, а когда касается непосредственно ежедневной работы, то люди как на ладони.
— А есть ли гарантия, что, увидев успехи фонда в борьбе с наркотиками, ваши последователи в силу своих представлений о правоте не пойдут теми же методами бороться с другими язвами общества, не такими очевидными, как наркотики, — алкоголем, табаком, распущенностью нравов и прочее?
— Не буду пускаться в споры с теоретиками.
Итак, по алкоголю. У нас до полумиллиона смертей в год по причинам, связанным с употреблением алкоголя. Есть страны, которые сумели выйти из жесточайших ситуаций с алкопроблемами. В частности, Северная Европа. Что делать по алкоголю — понятно: очень жесткое ограничение мест продажи, жёсткое ограничение времени продажи, поднятие возрастного ценза покупателя (ну, в Америке до 21 года, считаю, что и русским вполне нормально будет с того же возраста), замещение на рынке тяжёлого алкоголя плюс антиалкогольная пропаганда на государственном уровне.
Понятно, что делать, но у нас мощнейшее алкогольное лобби. Или пусть кому-то наконец придёт в голову попытаться побороться с табачным лобби — а у нас самые дешёвые сигареты, и начинают курить очень рано, очень много курящих женщин — ну пусть же хоть кому-нибудь придёт в голову побороться!
А то они всё говорят: ну, фонд нормальный, но вот методы!
Ну давайте, расскажите мне про методы, какие наши методы расходятся с общечеловеческими ценностями?! Теоретикам практиков не понять.
У меня задача, мне её надо решить здесь и сейчас, потому что сюда матери по 30—40—50 человек в день приходили. Вот тут прямо плюхались на колени, рыдали: «Сын закалывается, дочь закалывается, ребёнок в свинью превратился, спасите, сделайте хоть что-нибудь!» Тут рядом со мной теоретиков что-то не было, это нам надо было решать. Решали вот так, и у нас же получалось. Ну так признайтесь хотя бы, что у нас получилось.— Понимаете, что после истории с Прохоровым, после того как власть на ближайшие годы законсервировалась, вас закроют, как только начнете шуметь больше обычного?
— Я четыре года не думал об этом вообще. Первые мысли появились после Сагры. Увидел, что в полпредстве начали совещания по нам собирать, начали собирать сотрудников отдела по экстремизму, и им велено было искать в наших действиях экстремизм. Нормально, да?! Банда карателей поехала село уничтожать, а в действиях фонда начали искать состав экстремизма! Вот тогда и возникла мысль, что да, действительно прессуют.
Но мы умеем работать в любых условиях.
— Это в каких? Если вам пропишут 282-ю статью, найдут экстремизм и национализм, закроют же в минуту…
— Ну что, ты хочешь спросить, что будет, если нас в подполье загонят? Дешево, наверное, будет сказать: «Волков бояться — в хате ср*ть». Ну загонят в подполье...
Если система начнёт работать против нас и загонять в подполье не только нас, а вообще всех, кто пытается сделать что-то для страны, то как только людей загоняют в подполье, им тем самым развязывают руки. Это ж тоже надо понимать. Я думаю, наверху не идиоты… Хотя в свете последних событий возникают некоторые сомнения...— В свете последних событий у части граждан, правда, в основном в Москве, появилось и другое сомнение: а не стоит ли эмигрировать. Вы думали об эмиграции когда-нибудь?
— Я, конечно, из своей страны никогда никуда не уеду. Причин этому я могу назвать много, но самая главная — очень простая мужская. Если я уеду из своей страны, это будет бегство и никогда я не сумею сам себе придумать оправдание. А все, что я делаю, как любой нормальный мужчина, это поиски причин для самоуважения. Я не могу позволить себе уехать из своей страны, потому что это будет потеря самоуважения.
— Бывает суровый выбор, мы видели примеры: тюрьма или выезд…
— Я не побегу, это моя страна, я не побегу. Знаешь, вот если я буду здесь последний оставаться, я не побегу, это для меня принципиально, встану под стрелой, ну его на фиг!
— Один ваш земляк обратил внимание на то, что между вами и Путиным много общего, как ни парадоксально. Харизматики, резкие в делах, высказываниях, методах. Может, и так. Не было никогда соблазна пойти за ним? Широкий народный фронт и все прочее…
— Не было, но мы будем идти рядом с властью до тех пор, пока нам будет по пути. Я всё равно не зайду в глухую оппозицию, если меня совсем уж под пули не загонят. Я буду контактировать с властью до тех пор, пока у руля не будут откровенные людоеды.
Я понимаю: у меня дети, у Путина дети, у остальных дети, все за своих детей переживают, все хотят, чтоб дети жили в безопасной счастливой стране.
Ведь борьба с наркотиками — одна из очень немногих тем, которая может консолидировать все силы. Я буду работать. Мне какая разница, кто у власти? Лишь бы делали своё дело. Как Михаил Веллер сказал: президент — это функция, и относиться к этой функции надо так, как она функционирует, а клясться в любви к президенту как к личности — это помесь раболепия и гомосексуализма.
Расскажи в социальных сетях:
Какие эмоции у вас вызвала публикация? (УКАЖИТЕ НЕ БОЛЕЕ ДВУХ ВАРИАНТОВ)
Комментариев - 7
Мужик делом занимается, наркоманов лечит! Уже только этим он заслужил уважение. Говорят методы жёстковаты, но это вы скажите жертвам наркоманов, их родителям.
Подбирает слова? Да. Лукавит, недоговаривает? Наверное. Не понимает, что бьется о стену? Тоже наверное так. Но комментов, как от первых двух гандонов-комментаторов, не заслуживает. Честно говоря, не очень понимаю смысл выкладывания его интервью. Мнение уже сложилось и повлиять на него не получится. Если только в худшую сторону каким-нибудь убойным компроматом.
С точки зрения визуальной (поведенческой) психологии были моменты в которых он явно лукавил, а также случались движения и мимика говорящая о том, что он подыскивает слова чтобы что-то лишнего не сказать.
ну штож по делу говорил в отличие от оставивших тут коментариев клавитурных патриотов, и не надо подымать хвост на любого человека если он Здоровый пускай хоть кто хоть еврей хоть кавказец в данном случае можно только благодарить.
Да этому молодцу Путин - не враг! Тогда зачем же весь этот предшествующий словесный понос и трескотня!?
Информация
Если вы впервые на сайте то вам необходимо:
Если ранее вы были зарегистрированы в социальных сервисах то вам необходимо:
Если вы зарегистрированы на сайте то:
Важная информация для новых (не зарегистрированных) посетителей
Если вы впервые на сайте то вам необходимо:
Если ранее вы были зарегистрированы в социальных сервисах то вам необходимо:
Если вы зарегистрированы на сайте то:
