Интервью с Андреем Котовым: Фольклор - народная мудрость

Прочитал интересное интервью с Андреем Котовым, решил опубликовать. Хотя конечно, есть у него свой взгляд на современное нео-язычество, которое многим не понравится, но в остальном человек профессионал в области русского народного фольклора. Так что стоит прислушаться ко многим вещам.

Андрей Котов, руководитель московского ансамбля древнерусской духовной музыки Сирин, педагог и исследователь фольклора – о зарождении российского фолк-движения, «душеполезных песнях», магии фольклора, его настоящем и будущем в эпоху постмодерна, ансамбле Покровского, русском язычестве – а также занудстве и элитарности народной музыки.

Наша встреча состоялась в июне 2012 года в литовском городе Паланга на берегу Балтийского моря. Здесь этим летом уже в двенадцатый раз прошла фольклорная школа Традиция, организованная участниками замечательного русского фолк-ансамбля из Вильнюса Аринушка. Школа собирает руководителей фольклорных коллективов и их воспитанников – а также ведущих преподавателей-экспертов - со всей России и других стран. Именно за подобной интеллектуально-корневой подпиткой для музыки Moon Far Away приехал туда и я.

Андрей Николаевич Котов – один из тех, кто стоял у истоков русского фолк-движения, и является настоящим гуру народной музыки, признанным авторитетом среди людей, ее исполняющих и слушающих. Постоянный участник всевозможных фестивалей по всему миру, в последнее время помимо Сирина и собственных концертов и мастер-классов он стал известен в составе квартетаКотов-Старостин-Федоров-Волков, который вывел жанр русского духовного стиха на массовую аудиторию. Наш разговор состоялся в курортном кафе и проходил в окружении преславных людей, одетых в костюмы минимум позапрошлого века.

Звуки: В ситуации фольклорной школы, в которой мы сейчас находимся, происходят интересные вещи. Например, по детям-участникам – возможно, когда-то просто отданным родителями «на фольклор» - видно, как в них начинают просыпаться осознаваемые корни, начинают гореть глаза из-за сопричастности огромному древнему пласту культуры. Интересно наблюдать за этим моментом самоидентификации. Мы можете вспомнить, когда у вас лично проснулась тяга к русскому фольклору?
Андрей Николаевич: У меня совсем другая история, и она началась гораздо раньше. Моя мама, очень талантливая певица, в 60-70-е годы пела в оперном кружке и эстрадном оркестре. Я в 59-м родился, и уже в 63-м она меня таскала с собой на репетиции. Я лежал под роялем в клубе имени 40-летия Октября и слушал романсы и русскую классику. В результате в 7 лет наизусть знал Евгения Онегина и Пиковую даму, мог спеть любую партию. В 1964 году я в первый раз услышал The Beatles – и мне он не понравился! Ну, понятно, какой The Beatles после Петра Ильича Чайковского… Потом меня очень долго не могли отдать в детский хор – потому что там пели песни из трех звуков, про таракашечек и букашечек. Для меня это было абсурдным - «хотите, я вам арию Ленского спою?»..
Потом мне нашли очень хороший хор, где преподаватель учила со слуха. А человек при таком разучивании запоминает в музыке самое главное, эмоции. И вот мы со слуха пели Моцарта, Баха, кого угодно. Потом была мутация, и меня посадили в оркестр – я стал играть на контрабасе, домре, балалайке… Потом мне дали в руки гитару – и я заиграл через неделю. Еще бы, после домры гитара – легко! Естественно, что в 13 лет я организовал в школе первую рок-группу. Она никак не называлась, мы просто собирались, сами делали звукосниматели, вытаскивая из телефонных трубок магнитики, собирая их по шесть штук и обматывая проволокой. Играли Веселых Ребят, Песняров и так далее. Потом – тех же The Beatles, потом Deep Purple, потом Yes, Эмерсона (Emerson, Lake & Palmer), и далее по восходящей.

В десятом классе я решил, что буду серьезно заниматься музыкой. Пошел поступать в музыкальное училище, но недобрал на академическое отделение, и мне предложили поступить на народное. Мол, там мужики нужны, тебя возьмут даже без слуха и голоса – а потом переведешься. Я поступил, и буквально через неделю у нас был урок по расшифровке. Мне дали записи бабушек, я послушал – и понял, что то, что мы называем русской народной песней и эти пленки – вещи, не имеющие друг к другу никакого отношения. И чем больше я слушал, тем больше проникался. В результате уже на первом курсе я организовал в училище фольклорный ансамбль. Перепугал всех настолько, что меня познакомили с Дмитрием Покровским, который в 1973 году уже создал свой Экспериментальный ансамбль народной музыки. Дальше пошло-поехало.

Звуки: Насколько я знаю, Покровский умер дома у Антона Батагова, с которым в последние годы немало сотрудничал… Какую роль, на ваш взгляд, сыграл его Ансамбль народной музыки для всей современной музыкальной культуры России?
Андрей Николаевич: Дмитрий Покровский был по образованию балалаечником, и до создания своего коллектива руководил ансамблем в московской филармонии. Это продолжалось до тех пор, пока кто-то его не пригласил в фольклорную экспедицию на Север. Он уехал в Архангельскую область – и вернулся оттуда буквально со свернутой крышей. Сам признавался, что эта поездка его полностью изменила. Стал ходить по специалистам и спрашивать: почему ТАК никто сейчас не поет? «Потому, что никто не умеет» - ответили ему. Тогда он собрал несколько студентов Гнесинки, плюс буквально мужиков из кабака – эстрадных музыкантов. Их первое выступление состоялось в Союзе композиторов. И когда эти ребята в современных костюмах вышли на сцену и спели те несколько номеров, которые у них к тому времени были были – это был шок.

Министерство сразу потянулось к кобуре – кто такие, чего хотят? А композиторы, режиссеры и весь московский бомонд клюнул на это дело. В конце концов в 1976 году их взяли в Росконцерт. Конечно, была смена составов, Покровский набирал новых. Как раз, когда я пришел, в 1980 году, там были Борис Базуров, Александр Данилов, Владимир Алексеев, совершенно гениальный этнограф Ира Смурыгина – в общем, самый звездный состав. У меня же это был второй курс музыкального училища, и когда я пришел на первую репетицию, мне сразу сказали: завтра у нас запись на Мосфильме. На следующий день на этой записи сидели Альфред Шнитке, Софья Губайдулина и Вячеслав Артёмов – они делали музыку к фильму Ларисы Шепитько «Прощание с Матерой». И вот тогда я понял, куда попал. Никто не спрашивал, где я учусь – там собрались музыканты, которые обсуждали профессиональные проблемы и ставили конкретные задачи. Планка тогда у меня резко поднялась – и никогда больше не опускалась. Покровский не признавал никакой другой планки, кроме наивысшей.

 

Звуки: Однако ваш ансамбль Сирин занял более узкую нишу. Как вы сами определяете его место на современной сцене – и чем сейчас занят ансамбль?
Андрей Николаевич: Хор Сирин существует уже 23 года. Мы объехали практически все фестивали, посвященные сакральной, древней духовной музыке и средневековой музыки. Тем более, что коллективов, которые занимаются аутентичным исполнением древней духовной музыки в мире можно пересчитать по пальцам. А русской музыки – всего два,Сирин и Древнерусский распев Анатолия Гринденко. На западе примерно этим же занимаются, в своей области,Ensemble Organum Марселя Переса (Marcel Pérès) – мы с ними говорим на одном языке раннехристианской культуры, проводим некие параллели, выступали вместе. Это очень локальный, непопсовый формат – ведь всё то огромное количество фестивалей медиевальной культуры, которое проводится в мире, обычно сводится к довольно грубому жанру, вроде псевдоирландских танцев. Сакра-музыка же обычно исполняется на богослужениях в монастырях, в ней нет определенного разгула, свойственного музыке светской. Ну и существуют параллельные жанры, имеющие отношение к духовной культуре. У нас это духовные стихи, а, скажем, в Америке – то, что называется спиричуэлс.
Сейчас мы с Сирином обираемся записывать новый диск – но обычно мы вообще очень долго возимся. Не любим просто так записывать материал – его много, но программу интересно делать с некой концепцией.

Звуки: К слову о концепциях. Проект Душеполезные песни на каждый день стал одним из самых знаковых и популярных на поле российской фолк-музыки последних лет. Кому принадлежала идея собрать таких разных людей, как Котов, Старостин, Федоров и Волков на одной сцене для пения русских духовных стихов?
Андрей Николаевич: Создать этот проект предложил я. Мы давно дружим с Лёней Федоровым и Сергеем Старостиным. Володя присоединился уже потом. Так бывает, когда твоя мысль, соприкасаясь с чужой музыкой и отражаясь от нее, приобретает другое значение. Мы как бы ведем разговор – и не знаем, куда он пойдет. Мы ведь же даже не репетируем – это просто некая форма единомыслия. Изначально идея была такой, а название “Душеполезные песни” появилось позже.

Звуки: При этом Федоров – единственный, по сути, человек в проекте, который вышел из рок-тусовки, вырос из нее…
Андрей Николаевич: Не совсем. Он не вырос из рок-тусовки, он изначально шел сам по себе. Для рок-тусовки он слишком интеллектуален. Могу сказать, что по уровню знания и понимания, скажем, поэзии Серебряного века, современной философии и так далее он заткнет за пояс многих специалистов. При этом в жизни он очень прост, и мы почти никогда не говорим на сложные темы.

 

Звуки: Вы осознаете, что этот проект вывел жанр древнерусского духовного стиха, известный до этого достаточно ограниченному кругу специалистов и ценителей фолк-музыки, практически на поп-уровень, дал ему большие залы и широкую публику? Песни вроде Грешный человече или Глубоко стали настоящими хитами!
Андрей Николаевич: Наверно, это действительно так, хотя с этим проектом мы даем всего три-четыре концерта в год. Песня Глубоко, правда, и до этого была известна – Сергей записал ее, наверное, уже на трех или четырех дисках, с разными составами (смеется). Хотя, мы просто не следим, кто там сейчас перепевает эти песни – просто делаем, что считаем должным. Духовные стихи нельзя назвать жанром исключительно историческим, чем-то древним и архивным. Иначе я просто не стал бы их исполнять. Песня ведь интересна той историей, которую она дает возможность рассказать – и ее близостью лично тебе. Петь ради этнографии – у меня этот этап прошел лет 25 назад. Этот этнографический момент начался у меня как раз в ансамбле Покровского, и это был довольно длительный этап. Потом появилось фолк-движение -Фольклорный праздник, Казачий круг, масса других ансамблей, которые стали ездить в конкретные деревни, и буквально жить там, изучая корни.

Звуки: Скажите, а возможно ли сегодня создать такой духовный стих, который сам Котов признает абсолютно каноническим и в русле традиции находящимся? И который он будет исполнять?
Андрей Николаевич: А почему я должен это делать? Я пою только то, что мне нравится. Например, на диске Сирина Путник, самом, пожалуй, популярном у нас – его слушают от тинейджеров до монахов - половина вещей это импровизации. У нас была концептуальная программа, где скрипка исполняла роль, скажем так, современного метущегося интеллигента. Эта рефлексия на фоне иной реальности создает особое напряжение текста. Я это делал, потому что для меня тогда это было важно и интересно.

Звуки: Есть у вас, как у исследователя и исполнителя, какое-то любимое направление, регион или эпоха в этой культуре?
Андрей Николаевич: Я, например, очень люблю строчное многоголосие. Мы все время пытаемся его петь, многому научились – и как нам говорят, довольно неплохо это делаем. Однако нужно приложить очень много усилий для того, чтобы эта музыка по-настоящему зазвучала. Древнерусское диссонантное многоголосие – это совершенно потрясающая музыка. Люди недоумевают, когда ее слышат – она лишена сентиментальности, внешней душевности. Знаете, на Пасху в Иерусалиме сходит Благодатный Огонь, который первые минуты не обжигает. Вот и эти песнопения можно сравнить с этим неопаляющим огнем – они чисты, и при этом наполнены потрясающей энергией. Настоящее богословие в музыке.

Звуки: Всё это в своих работах серьезно изучал и описывал Владимир Мартынов. Как вы оцениваете его личный вклад в эту культуру? Ведь с одной стороны, он абсолютно актуальный, современный композитор, а с другой – человек, претендующий на некую преемственность и создание новой духовной музыки. Насколько возможно вписать – и продолжить - древнерусскую музыкальную традицию в ситуации постмодерна?
Андрей Николаевич: Мы с Мартыновым большие друзья. В свое время он специально для Сирина написал Плач пророка Иеремии - просто услышал нас на концерте, подошел, и сказал, что хочет для нас что-то написать. Мне тогда его имя ничего не говорило, потом я узнал о его работах для кино. Изначально у меня было немного снисходительное отношение: мол, дотянешь ли ты до древнерусской музыки? Но когда он принес то, что написал, я понял, какого масштаба человек передо мной. Владимир Мартынов – это гигант, в плане знания, понимания, концепции, философии, - плюс совершенно замечательный человек. С тех лет мы с ним и сотрудничаем. Из всех хороших современных русских композиторов – Антон Батагов, Павел Карманов, Андрей Дойников, Алексей Айги – Мартынов единственный, кто глубоко знает русскую духовную музыку, понимает свои обязанности по отношению к ней, и перспективы ее развития. Тот же Батагов - умница, талантище, буддист. Он тоже глубоко проникает в это дело, но православная музыка для него – лишь один из миров.

Как-то Карманов решил написать для нас – мы долго подбирали текст, нашли хороший фрагмент из послания апостола Павла… Он создал очень красивую, выразительную, минималистическую музыку. Но мы ее не стали исполнять. Потому что в ней абсолютно не было сути того, о чем поется. Получилось просто очень красивое обрамление для драгоценности, из-за которого самой драгоценности оказалось не видно. Текст потерял свою актуальность, стал эдакой сказкой. Знаете, есть люди, которые читают Библию как жизнь, историю Богообщения, а есть те, кто читает ее как обычную сказку.

Звуки: А работы композитора-авангардиста Александра Мосолова, написанные им в середине XX века на фольклорном материале и для народных хоров, вы относите к удачному опыту по актуализации русского фольклора?
Андрей Николаевич: Мосоловские вещи мне не нравятся. Это один из тех людей, которые создавали русскую музыкальную псевдокультуру. И создавалась она по очень четким правилам и очень профессиональными людьми. Ведь что такое сегодняшние большие, «официальные», народные хоры? Это была новая культура, которая насаждалась в качестве замены фольклору, это был государственный заказ, причем очень жесткий. Если взять советские песни 30-40-х годов, они все переделывались либо из романсов, либо из духовных песнопений. Просто меняли три на четверть, мажор на минор, и вставлялись советские тексты. Люди слушали и говорили: ну это же наши песни! Создавались большие хоры – Северный, Кубанский… Причем, сначала это ведь были агитбригады, которые агитировали за создание колхозов! И они несли свою культуру – мол, смотрите, как мы будем жить, вот у нас и песни новые есть! Мосолов же сначала писал “музыку для станков и машин” – ну кто тогда не баловался авангардом… А потом его либо купили, либо пригрозили - или он был идейным человеком, не знаю. Тем не менее, его задачей было не продолжение фольклора – а создание новой культуры.

Так же, как я помню, говорила перед хором совершенно гениальная Нина Константиновна Мешко (хормейстер и педагог, с 1960-го по 2008 годы худрук государственного академического Северного русского народного хора в Архангельске, для которого ее тогдашний супруг Александр Мосолов специально написал несколько поздних произведений – прим. А.Ш. ). Мол, понимаете, есть высокая музыка Баха, а есть русский фольклор. И мы должны поднять русский фольклор до уровня Баха!

Кстати, то же самое говорил и Дмитрий Покровский. Но только он не подменял одно другим, а объяснял всем, что подлинный фольклор сложен и совершенен не меньше, чем музыка Баха!

Вот после всех этих опытов в советское время, вроде работ Мосолова, и повелось так, что серьезные композиторы не пишут музыки для русских народных хоров, считая это ниже своего достоинства. Взять того же Мартынова.

Звуки: Зато он пишет музыку для Huun-Huur-Tu.
Андрей Николаевич: Это другое, для Huun-Huur-Tu не надо писать, они сами для кого хочешь напишут. Он просто использовал их музыку, и наложил на нее свою – это его излюбленный прием, он гениальный компилятор. Когда я спросил Мартынова, почему он не пишет для народных хоров, он ответил: ну ты же не будешь играть на плохом музыкальном инструменте?…

Звуки: Вашей деятельностью движет вера, христианские убеждения? Насколько сознательно вы вообще привносите в музыку литургическое начало?
Андрей Николаевич: Вера – это моя жизненная позиция, ответственность за свою жизнь – и жизнь близких мне людей. В том числе – ответственность за то, что я делаю. Духовная музыка – это не обязательно та музыка, в которой произносится слово Бог, поется про грехи и святых и закатываются глаза. Это музыка, в которой Бог присутствует - для человека, который эту музыку поет.
Знаете, в фольклорной терминологии в разных случаях используются разные слова. Например, про песню люди в деревне говорят «сыграть», про былину – «рассказать», а про духовный стих – «спеть». То есть сыграть песню – это разыграть историю между людьми, исполнителями. Спеть духовный стих – значит спеть кому-то. Так вот люди, поющие духовные стихи, поют его в присутствии Бога. И для них это происходит само собой. Почему я, в конце концов, выбрал то, чем я сейчас занимаюсь – потому что древнерусская духовная музыка – это не авторская музыка, скажем, конца XIX века, где личность становится важнее, чем Бог. Там, конечно, тоже есть очень много хорошего – но мне это уже становится неинтересно. Я сделал сознательный выбор – и чем больше я погружаюсь в этот материал, тем больше вижу неоткрытых вещей и простора для самовыражения и познания.

Звуки: Есть ли будущее у русской музыкальной фольклорной традиции в чистом виде? Я имею в виду жизнь вне обязательного тусовочно-фестивального смешения на сцене вместе с кем-то из Африки и Латинской Америки?
Андрей Николаевич: Здесь нужно определиться с терминологией. Ты говоришь о современной этно-музыке, где смешивается что угодно с чем угодно. Фольклором мы называем крестьянскую музыку - это по определению культура людей, занимающихся сельским хозяйством. Если ты живешь в городе, или, скажем, строишь железные дороги – то это уже «фольклор с уточнениями»: городской или фольклор строителей железных дорог. А если мы сейчас выпьем и запоем – это будет фольклор «русских приезженцев» в город Паланга!
Само слово «фольклор» порядком опозорено. Оно означает «народная мудрость» - но ведь далеко не каждая песня мудра! Как и далеко не каждый человек, который называет себя народом. Когда кто-то слушает дурно исполненную «фольклорную» песню, и она ему не нравится, он начинает думать: наверное, я дурак, и не люблю фольклор. Один из моих друзей, настоятель собора в Тольятти отец Сергий, рассказывал: чего мы только не придумывали, чтобы сбегать с уроков церковного пения в семинарии, мы ненавидели этот предмет – особенно знаменный распев! А я вам скажу – его действительно надо уметь петь, потому что когда это делаешь плохо, это жутко занудная вещь.
То же самое и с русским фольклором. Хороших его исполнителей очень немного. Более того, фольклор – это, в общем-то, элитарный жанр. Он требует достаточно глубоких знаний, потому что открытый фольклор – это уже «русская народная песня». В понимании 99-ти процентов людей, фольклор – это когда старенькие бабушки плохими голосами поют. Или когда это делают люди, которые изображают из себя стареньких бабушек. Поэтому я стараюсь реже использовать это слово.

Звуки: Но ведь понятие, скажем, «этническая музыка» истёрто не меньше.
Андрей Николаевич: Ну например, раньше у нас все звали себя фольклористами, а сегодня нормальные люди называют себя этномузыкологами. Это международный термин – а уж какая там этническая музыка, ваше дело. Можно также назвать себя социо-музыкологом, хотя это тоже относительно.

Звуки: Так есть ли у фольклора вообще некая потенция к дальнейшему развитию? Или изучил традицию – и все, дело можно закрывать?
Андрей Николаевич: Потенция примерно такая же, как у человечества вообще. Вот мы видим молодых людей и девушек. Есть ли у них потенция к созданию семьи? Несомненно. Создадут ли они ее? Возможно. Фольклор – это песня, принадлежащая совершенно конкретным людям. И когда эти люди на протяжении какого-то большого периода жили общинно на одной и той же земле, тогда появлялось то, что мы называем местными стилями. Поколениями они жили здесь и говорили: это моя земля, это мои могилы, это мои песни – не «песни Белгородской области», а «наши песни»! И такие есть в каждой деревне – «мы поём так, у соседей поют иначе». Это и есть цель тренингов, которые я провожу – я учу людей создавать. И при этом человек должен сознавать, что имеет право вместе с другим человеком взять любой текст – и распеть по-своему. И здесь не существует никакого авторского права или других ограничений – кроме закона гармонии человеческой, по которой эти песни создаются. Именно так создавалось то, что мы называем фольклором.

 

Звуки: Бывали ли с вами в фольклорных экспедициях случаи соприкосновения с магическим началом народной музыки? Когда, например, воздействие песни нельзя было объяснить никакими рациональными путями?
Андрей Николаевич: Хочешь красивую историю, типа «однажды в глухой деревне меня ТАК торкнуло!..»? (смеется). Что-то подобное произошло со мной, когда я записывал одного сказочника в Сибири. Я тогда очень интересовался народным театром, тем, как сказка живет в реальности, в устной традиции – и друзья из Иркутска вывели меня на этого человека. Был декабрь 1986-го, и когда я прилетел в Иркутск на улице стоял мороз минус 42. Потом было еще множество пересадок – и когда я добрался до места, было уже минус 52. Иду я такой, из Москвы, по деревне – дым от печек упирается в небо как прямые палки, ни ветерка – тишина. Вдруг резкий звук – бах! Подхожу ко двору – на улице стоит мужик с огромной бородой, вытаращенными глазами, в рубашке, одетой на майку – а в руках колун. Дрова от мороза при легком ударе разлетаются в разные стороны, а мужику – не холодно. Ему нормально.
В общем, ехал я к сказочнику, а попал к колдуну, к знахарю. К нему привозили лечиться людей со всей Западной Сибири. Василию Ивановичу было тогда 81 год. Такой дед с хитрым взглядом, спокойный – и абсолютно не мистический! Но когда он на меня посмотрел – я понял, что он сразу все про меня узнал. Зачем я, откуда, на сколько дней… Он людям давал воду из бочонка, начитывая над ней заговоры из большой амбарной книги, где они были записаны аккуратным почерком – и те уходили здоровые.
Я привез с собой магнитофон и выделенные мне шесть кассет. Мы с ним сели – между нами сковородка омуля из Лены и бутылка местного «коньяка», самогонки на чае – ну давай, говорит, сначала расскажу тебе сказку для разгону… Длилась эта сказка два с половиной часа. После этого я бросил магнитофон в рюкзак, так как понял, что записывать бесполезно – так же, как и расшифровывать потом. Кстати, это была специфика экспедиций с Покровским – мы ездили не собирать, а учиться петь, исполнять, иногда заучивая тексты еще в Москве… «Ну, большую сказку рассказать?» - спрашивает дед. Ее он рассказывал шесть с половиной часов. Причем это не мистика – это очень древняя технология создавать мир, когда автор сам живет в своем рассказе. Оторваться было невозможно. И если б в этот момент открылась дверь, и вошла какая-нибудь баба-яга или конь с крыльями, я бы не удивился.

Звуки: Как вы относитесь к активно практикующимся сегодня неоязычниками попыткам заново «переписать» уже записанные однажды фольклорные тексты? Когда люди, грубо говоря, убирают из песен имена Христа, Богоматери и христианских святых, и заменяют их именами языческих богов? Мол, раньше было именно так – это христиане заменили…
Андрей Николаевич: Помню, ко мне еще в 90-м году приходили ребята из Ново-арийского Cоюза и несли всю эту пургу про войны ариев и антов, и т.д. Сейчас создана целая мифология, издается огромное количество книг. И открыв одну из них, я обнаружил там «гимн великого арийского союза», где были такие слова:

«Союз нерушимый народов свободных
Сплотила навеки великая Русь
Да здравствует созданный волею Рода
Единый могучий арийский Союз…»

Узнаете? (смеется) Ну, вот как к этому отнестись?! Оказывается, Сергей Михалков был истинным арийцем, и был вынужден заменить слова – а на самом деле имел в виду вот что! Всё это - искусственно сочиненный и совершенно бездарный эпос, люди посидели немножко, покорпели… Думаю, часть из этих людей просто безграмотны, а другие подвержены тому, что называется бесовщиной. Мне за них страшно, и мне их жалко.
Начнем с того – что это за славянские боги? Дело в том, что вся система славянского язычества – так же, как в свое время древне-греческого пантеона – создавалась самими людьми. Вначале Греция, так же как и древние славяне – представляла из себя множество отдельных племен. У каждого из них был свой тотемный бог – у кого-то Зевс, у кого-то Гера, а у кого-то Орфей, предположим. И например, одно племя решило выяснить отношение с другим. Пошли мужики из племени Зевса – и набили морды мужикам из племени Геры. И говорят: ну-ка, ведите нас в свой храм! Пришли – и Гере этой глазки выкололи, ручки откололи, и захватили с собой, поставили в свой храм. И сказали: наш Зевс вашу Геру - …! В общем, женился он на ней. Потом Зевс пошел женился еще на паре соседних племен – греки были, в общем, не очень кровожадные, они иногда просто ночью выкрадывали богов из храмов соседей. А утром приходили и говорили: ваш бог у нас, и он вам не помог, теперь он наш. То же самое произошло, когда пришли римляне. Они были культурные, не разрушали храмы, просто сказали: мы вас победили, и теперь ваши боги служат нам!

Примерно так же формировался славянский пантеон. С одной лишь разницей – он, в общем, даже не сформировался до конца, так как христианство пришло раньше. Сегодняшние язычники как правило не знают реальной истории, - тем более, что у нас историй по крайне мере штук пять, включая последнюю, фоменковскую… Либо же это изначально антихристианское движение, которые пытаются доказать, что мол, Христос – это еврейский божок. Но Бог – это Бог, для него нет национальностей.

Звуки: Вы согласны с расхожим мнением, что славянское язычество изобрел академик Рыбаков?
Андрей Николаевич: Его книжка Язычество древних славян, откровенно говоря, достаточно слабенькая. Серьезные ученые ее не рекомендуют читать, там много фальсификации. Он собрал данные – в том числе неверные и устаревшие уже тогда – и слепил их так, как ему хотелось. Книга написана в расчете на то, что ее будут читать люди, которые вообще ничего не знают по этой теме и верят всему, что написано. Некоторые археологи псковские и новгородские при одном упоминании фамилии Рыбакова вздрагивали и говорили: Господи, ну как же можно такое написать?
В общем, современное язычество - все это по большому счету – это такие игры. Хотя я знаю несколько деревень, где пытаются возродить языческие общины. Просто при этом нужно быть готовым отвергнуть все остальные элементы современной жизни. Жить без электричества, например.

Звуки: Получается, фольклор – это то, что остановилось? То, что можно изучать лишь в идеально музеефицированном состоянии? Создается ли фольклор сегодня?
Андрей Николаевич: Однажды я приехал в одну деревню, и меня спросили: у нас когда-то тут был фольклор, а какие песни нам петь теперь? Я ответил: у вас должны появиться свои! То, что было – было фольклором людей, которые жили тогда. Пойте всё – что-то исчезнет само собой, что-то останется. И будьте готовы к тому, что этот ваш фольклор появится лишь через сто лет после вашей смерти.

Логин:

Пароль:

Забыли пароль?